Вера чаплина рассказы о животных. Вера Чаплина. Малыш

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Вера Чаплина
Рассказы

ОБЫКНОВЕННАЯ
КОШКА

Кто не знает, какими непримиримыми врагами считаются кошки и крысы! Я и сама раньше так думала. А вот однажды мне пришлось убедиться в обратном.

Для одного научного фильма нужно было снять дружбу кошки с крысятами. Несколько дней ребята таскали нам кошек, а подходящей всё не попадалось: то слишком светлые, то тёмные. Наконец, после больших трудов, нашли. Это была самая обыкновенная кошка, серая с тёмными, как у тигра, полосами и ярко-зелёными глазами. Режиссёру она сразу понравилась: как раз такая кошка ему и была нужна. Однако его радость оказалась преждевременной. Принёс кошку какой-то мальчуган, а вот настоящая её хозяйка ни за что не хотела расстаться со своей любимицей. К тому же у кошки ещё оказались котята.

Режиссёр был в отчаянии. Он упрашивал хозяйку отдать кошку, предлагал ей большие деньги, обещал вернуть сразу после съёмки.

– Ваша кошка очень подходящая по цвету, – уговаривал он, – мы только снимем её дружбу с крысами и сразу отдадим обратно.

– С крысами? – удивилась хозяйка. – Да ведь я её почему и не даю, что она хорошая крысоловка. Всех крыс не только у меня, но и у соседей переловила, а вы хотите, чтобы она с ними дружила! Да она мигом всех до одной съест!

По правде сказать, такая характеристика будущей «артистки» меня озадачила. Хотя я не раз подкладывала маленьких зверушек к кошкам или собакам, но подкидывать крысят к кошке, которая славилась как крысоловка, мне не приходилось. Я тоже стала уговаривать режиссёра не брать её, но он был неумолим и настоял на своём.

Так попала к нам в Зоопарк со своим семейством кошка, которая очень хорошо умела ловить крыс.

Кто-то назвал её «Цуцыкариха». Кто её так назвал и почему, никто не знал, но это имя осталось за кошкой.

В Зоопарке всё кошачье семейство поместили в специальную клетку.

На новом месте Цуцыкариха сначала очень волновалась. Бегала по клетке, мяукала и всё искала, откуда бы ей выскочить. Потом успокоилась, легла к котятам. Через несколько дней принесли крысят, которым Цуцыкариха должна была заменить мамашу.

Это были совсем маленькие, слепые крысята, покрытые чуть заметной шёрсткой.

Они копошились у меня в руке маленькой кучкой, а я стояла около клетки с Цуцыкарихой и думала: примет она их или нет? Когда я вошла в клетку, кошка сразу почуяла крысят. Вскочила с места, беспокойно начала кружиться около моих ног и всё лезла к рукам. При таком её внимании к крысятам я побоялась их оставлять.

Пришлось действовать по-другому.

Цуцыкариху посадили в ящик и вынесли в другую комнату, а крысят положили к котятам. Сделала я это нарочно. «Пусть, – думаю, – соскучится, зато потом будет меньше разбираться, кто находится среди её котят». К тому же и от крысят будет пахнуть котятами.

Мои расчёты оказались правильными. Уже через несколько часов Цуцыкариха мяукала во весь голос, а к вечеру поднялся такой концерт, что описать трудно: орала и царапалась в стенки ящика кошка, пищали голодные котята, а среди них копошились и искали соски матери маленькие крысята.

Когда я выпустила из заточения Цуцыкариху, она как сумасшедшая бросилась к котятам. Сразу легла и даже не обратила внимания на крысят. Потом с наслаждением вытянулась, закрыла глаза и блаженно замурлыкала. Это было самое подходящее время, чтобы подложить к её соскам крысят. Тихонько, чтобы не потревожить кошку, я быстро отняла котёнка и вынесла его в другое помещение, а к свободному соску так же осторожно подложила крысёнка. Кошка, не замечая подмены, продолжала мурлыкать. Таким же способом подложили к кошке и остальных крысят, а котят взяла на своё попечение служительница тётя Катя.

Так началась мирная жизнь кошки с крысятами., Крысята совсем не были похожи на котят, но «знаменитая крысоловка» ухаживала за ними не хуже, чем за своими детёнышами. Так же заботливо их грела, вылизывала и даже защищала, когда им грозила опасность.

Однажды в помещение, где снимали Цуцыкариху с крысятами, зашёл кот.

Огромный и чёрный, с большущими усами и шрамом на лбу, он выглядел очень внушительно. Но Цуцыкариху его вид не смутил. Она смело ринулась на защиту своего необычного семейства, и не успел кот опомниться, как на него посыпался град ударов. Сначала кот пробовал защищаться, потом, увидев бесполезность своих попыток, позорно отступил. Задрав хвост, мчался он по павильону, преследуемый разъярённой кошкой, а за ними, тщетно пытаясь задержать «артистку», бежали режиссёр, оператор и все подсобные рабочие.

Но догнать кошку им не удалось, и, только загнав врага под сваленные в углу декорации, успокоенная Цуцыкариха вернулась сама. Она обнюхала крысят и, убедившись, что все целы, улеглась рядом. Она так ласково мурлыкала и так заботливо облизывала своих приёмышей, что никто не мог в ней узнать ту разъярённую кошку, какой она была минуту назад.

Когда крысята подросли, их вместе с кошкой перевели в другую клетку, где их могли видеть посетители Зоопарка.

Целые дни около этой удивительной семьи толпился народ. Всем было интересно посмотреть на такое «чудо». И каких там не услышишь разговоров! И что кошка-то, наверно, порченая, и что зубы-то у неё, наверно, вырваны… Но кошка зевала во весь рот, показывала острые клыки и продолжала ухаживать за крысятами.

Приезжала и хозяйка, но кошку не взяла. Посмотрела на свою бывшую любимицу и только рукой махнула:

– Испортили кошку! А хорошая крысоловка была.

А «хорошая крысоловка» лежала на солнышке, и рядом спокойно сидели крысята. Хотя мы и утешали огорчённую хозяйку, что не трогает кошка только «своих» крыс, а «чужих» все равно ловить будет, но, глядя на эту мирную картину, сами не верили тому, что говорили.

Однако наши сомнения оказались напрасными. Как-то раз мы выпустили Цуцыкариху на прогулку. Сначала она ходила около клетки, потом вдруг куда-то исчезла. Мы испугались – думали, что пропала. Но через некоторое время Цуцыкариха вернулась сама, а в зубах она держала большую задушенную крысу.

Важно, не торопясь подошла Цуцыкариха к клетке, а когда ее впустили, долго и старательно совала свою добычу крысятам.

Интересно было наблюдать, как играла кошка со своими приёмышами. Высоко подняв хвостики и подпрыгивая на своих лапках, как на пружинках, наступали на кошку крысята, а она их ловила, подбрасывала, как шарики, катала перед собой или хватала зубами, будто собираясь съесть. Публика волновалась, а кошка, уже мурлыкая, прилизывала взъерошенную шёрстку крысёнка.

Почти всё лето прожили они вместе, когда однажды кто-то из служителей забыл закрыть дверь клетки, и крысята удрали.

Ну и переполох поднялся! Кошка кричит, мечется по клетке, крысят ищет, а те забрались под пол – выйти боятся. Лазили мы, лазили за ними – никак поймать не можем. И решили тогда выпустить кошку, пусть она сама своих крысят ловит. Не успели открыть дверцу, как наша кошка вырвалась – и в угол. Прижалась, ждёт, только кончиком хвоста пошевеливает. И я притаилась, жду. «А что, – думаю, – если не успею у неё живого крысёнка отнять?» Так сидим и друг друга караулим: кошка – крысят, а я – кошку. Вдруг как прыгнет моя кошка! Я к ней… Да какое там, разве успеешь! Прямо из рук вырвалась – и в клетку. Глаза горят, в зубах крысёнка тащит. «Ну, – думаю, – пропал, сейчас съест его». Только смотрю и глазам не верю. Покрутилась Цуцыкариха, покрутилась, легла и ну крысёнка прилизывать! Лижет, а сама поглядывает, как бы не отнял его кто. Потом успокоилась и другого пошла ловить. Опять так же притаилась и караулила, но теперь я уже не боялась, потому что знала, что крысят своих она не обидит.

К вечеру кошка переловила всех, кроме одного. Трусишка боялся выйти из норки, зато ночью, когда все ушли, он сильно погрыз клетку, стараясь попасть домой.

Теперь вместо четырёх у кошки осталось три крысёнка.

Долго, очень долго жили они вместе. В холодные зимние вечера кошка согревала крысят своим теплом, делилась пищей. Я не знала семьи дружней, чем эта. И теперь, если мне говорят, что кошка с крысой непримиримые враги, я знаю, что даже этих врагов можно сделать друзьями.

НЮРКА

Нюрка была очень смешная. Такая толстая, курносая и, как у всех моржей, с торчащими во все стороны жёсткими, как щетина, усами. Эти усы и круглые влажные глаза придавали ей особенно забавное выражение: глупое и в то же время важное. Но это только казалось. На самом деле Нюрка была очень умна.

Привезли её в Зоопарк с острова Врангеля. Тяжёлый, далёкий путь совершила она на пароходе и поездом, в тесном ящике без воды. Приехала худая, истощённая, с большими открытыми ранами на спине и боках.

Ухаживала за ней я: промывала раны, чистила клетку, кормила. Кормила рыбой – давала ей чищеную, без костей и мелко-мелко нарезанную. Иначе было нельзя: ведь Нюрка была ещё ребёнок. Самый настоящий грудной ребёнок, только моржиный. Она даже не умела сама есть. Брала корм из рук кусочками, втягивала в рот вместе с воздухом, и получался такой звук, как будто хлопнула пробка. Съедала она в день по четыре-пять килограммов рыбы, иногда и больше. Давали ей ещё стакан рыбьего жира.

Привыкла ко мне Нюрка скоро. Возможно, потому, что я за ней ухаживала и кормила. Узнавала меня издали. Приветствовала и глухим, отрывистым гуканьем, похожим на лай собаки, и, неуклюже переваливаясь на ластах, спешила навстречу.

Моржонок был очень сообразительным. Не всякая собака обладает таким «умом».

Например, Нюрке не нравилось, если я скоро уходила из клетки и ей приходилось оставаться одной.

Только я к двери, а Нюрка уже загораживает собой выход злится, кричит, не пускает. Хоть жить оставайся тут с ней! Иногда даже зло возьмёт: тут спешишь, времени нет, а она дверь открыть не даёт. Приходилось пускаться на хитрость.

Брала я корм, относила его в самый дальний угол клетки и, пока Нюрка ела, быстро убегала. Однако в моей хитрости Нюрка разобралась довольно скоро. Уже через несколько дней, как только я делала движение бежать, бросалась она в бассейн и, конечно, переплывала его раньше, чем обегала я. Приваливалась туловищем к двери и не давала её открыть. А попробуй отодвинь толстуху, если весит она девять пудов! Держала меня Нюрка обычно в плену до тех пор, пока она со мной не наиграется. А легко сказать – наиграться, если играла она по-своему, по-моржиному! То в воду приглашает поплавать, то носом старается спихнуть. Одна в воду лезть не хотела. Бассейн был маленький, неудобный, да и скучно одной.

Большую часть дня Нюрка лежала на берегу и спала. И вот, чтобы заставить моржонка больше двигаться, я решила выводить его на прогулку.

Однако это было не таким лёгким делом, как казалось на первый взгляд. Нюрка никак не хотела выходить из клетки.

Я открывала дверь, отходила, звала её. Нюрка нетерпеливо кричала, высовывала морду, но порог переступить не решалась.

Приучала я её постепенно. Манила рыбой и за каждый сделанный шаг давала кусочек. Так шаг за шагом уходили мы всё дальше и дальше. Гуляли недолго. Песком Нюрка натирала себе ласты, да и много ходить ей было трудно. И всё-таки она прогулки полюбила.

Гуляли мы вечером, когда уходили последние посетители и свистки сторожей извещали о закрытии парка. Вот эти-то свистки и служили Нюрке сигналом. Услышав их, она высматривала меня на дорожках парка, потом бросалась навстречу, помогала открывать дверь. Я снимала с двери замок, а Нюрка толкала её носом. Научилась она открывать и щеколду. Во время уборки, чтобы Нюрка не мешала, я выгоняла её из клетки, сама же запиралась внутри. Сначала она кричала, старалась попасть обратно, потом приспособилась: ударом носа выбивала щеколду и открывала дверь. Удар её носа был очень сильный.

Помню, однажды, когда Нюрка была больна, пришёл врач. Отнеслась она к нему недоверчиво: вытягивала навстречу ему голову и, широко открывая пасть, угрожающе ревела. Напрасно я убеждала врача не трогать Нюрку. Несмотря на предупреждение, он всё-таки подошёл, протянул руку, но не успел дотронуться – морж резким ударом головы отбросил его в сторону.

Удара такой силы не ожидала даже я. С тех пор Нюрка никогда не подпускала к себе врача.

Зимой бассейн замёрз, и Нюрку перевели в закрытое помещение. Вместо меня стал за ней ухаживать служитель Нефёдов.

Толстая, неповоротливая Нюрка понравилась ему сразу. Он старался дать ей лишний кусочек рыбы, баловал и обижался, что Нюрка меня знала лучше.

– Вы бы ходили пореже, – просил он меня, – пусть отвыкнет.

Чтобы не обидеть старого служителя и дать время Нюрке к нему привыкнуть, я перестала её навещать.

Прошёл месяц. За этот промежуток я очень соскучилась по своей ластоногой приятельнице, да и было интересно, узнает она меня или нет. Проходила я как-то мимо и решила зайти.

Нюрка лежала под водой. Её совсем не было видно. Только изредка высовывался кончик носа и, набрав свежую струю воздуха, скрывался опять.

Я окликнула Нюрку совсем тихо, но мой голос она узнала сразу, даже под водой. Откуда взялась и ловкость! В одну минуту очутилась Нюрка на берегу. Поднялась на дыбы, и не успела я отскочить в сторону, как два передних ласта тяжело придавили мне плечи.

По пальто стекали струйки воды, мокрая усатая морда ласково тыкалась в лицо, а я, с трудом переводя дыхание, еле держалась на ногах. Шутка ли сказать – навалилась такая туша! Чуть не раздавила меня, и всё от радости! Насилу освободилась.

Когда я уходила, Нюрка подбежала к решётке, смотрела вслед и долго надрывно охала. Говорили, что у неё даже текли слёзы и в этот день она ничего не ела.

А ночью своим тяжёлым телом продавила Нюрка сетку и вышла в коридор. Открыла одну дверь, другую, поднялась по крутой чердачной лестнице наверх и вылезла через слуховое окно на крышу. И вот в ночной тишине послышался её громкий крик. Её увидел там сторож. Несколько человек осторожно на полотенцах снесли Нюрку вниз и водворили на прежнее место.

Больше она сетку не рвала и не выходила, и никто не мог понять, почему она это сделала в тот день.

ЧУЖОЙ

Зимой, в холодные февральские дни, у шотландской овчарки Пери родились щенята. Никто не знал, что они должны у неё быть. День стоял холодный, морозный, и все щенята погибли.

Долго скучала, оставшись одна, собака, скулила, ничего не ела, и от накопившегося молока распухли и болели соски. Тогда я решила подбросить ей щенка динго.

Динго – это дикая австралийская собака. У динго было шесть щенят. Все здоровые крепыши, кроме одного. Этот один был такой маленький, худенький. И мать ухаживала за ним хуже, чем за остальными: не так часто вылизывала, не так заботилась, а когда малыш к ней подползал, нередко отпихивала его носом.

Рос он хилым и слабым. Позже всех открыл глазки, позже начал ходить. Вот поэтому я и решила подбросить его Пери.

Но сделать это сразу было нельзя. Надо было перевести собаку в тёплое помещение. Около слоновника была свободная комната. Я отгородила в ней угол, постелила солому и впустила Пери.

Пери сначала обошла всю комнату. Обнюхала все уголки, потом спокойно улеглась на приготовленное место. Тогда я принесла ей динго. Неласково встретила чужого щенка собака. Он был намного крупнее её малышей, да и запахом совсем не такой. Динго за ней бегал, ласкался, а собака ворчала, огрызалась и уходила. На ночь оставить их вместе я боялась. Пришлось разгородить комнату. В одной половине я оставила динго, в другой – Пери и ушла. Ушла не сразу. Несколько раз возвращалась и заглядывала в окно.

Оставшись один, щенок скучал. Без матери было холодно, непривычно одиноко. Он визжал. Пери заметно волновалась. Напомнил ли ей визг щенка собственных малышей или проявилось материнское чувство – не знаю, только она несколько раз вставала с места, подходила к отгороженному углу и старалась лизнуть щенка.

Утром Пери на месте не оказалось. Она лежала около перегородки, а с другой стороны, плотно прижавшись к ней, спал щенок.

После этого я без опаски пустила их вместе. Щенок сразу бросился к Пери. За ночь он сильно проголодался, тыкал её мордашкой, вилял хвостиком, тихонько повизгивал. И Пери не сопротивлялась. Она легла, а щенок, дрожа от возбуждения и перебирая лапками, жадно зачмокал. Теперь я была спокойна. Пери щенка приняла, и бояться за него было нечего. Назвали его «Чужой».

Лучше матери ухаживала за ним Пери, да и молока у неё было больше. И щенок стал заметно поправляться. Повеселел, перестали слезиться глазёнки, пополнели бока. Он был совсем не похож на прежнего заморыша – Этот весёлый и резвый щенок. Везде лезет, везде нос свой суёт, ничего оставить нельзя. Залез как-то на стол и тетрадь разорвал. Другой раз я убрала тетрадь, так чернила пролил. А измазался как! Прихожу – узнать не могу: был рыжий щенок, а стал чёрный. Насилу отмыла. Сидит Чужой в тазу, визжит, а Пери волнуется, вокруг бегает, ничего понять не может. Она всегда так волновалась, когда щенка трогали. Свои ещё ничего, а попробуй подойти кто посторонний – сразу вцепится. Пришёл однажды монтёр электричество чинить, залез на лестницу, да так на ней и остался. Просидел до моего прихода, бедняга.

И всё-таки чужой щенок не мог Пери заменить своих. Впрочем, Чужой не обижался. Он был на редкость самостоятельным щенком. Если я выпускала его погулять, он не бежал за мной, как это делали щенята его возраста. Наоборот, приходилось бегать за ним. Он уходил куда вздумается, делал что хотел, не слушался, когда его звали, вечно всё вынюхивал и что-то искал. А чутьё у него было превосходное. Где-нибудь в стороне, под глубоким снегом, вырывал вдруг селёдочную голову, старую кость и обязательно тащил всё домой. Складывал под подстилкой всякую дрянь и охранял её, как драгоценность.

Не меньше любил Чужой пугать животных. Около слоновника, на горе, жили сибирские козероги. Они очень похожи на коз, только крупнее и серые. Когда я проходила с Чужим, они бежали всегда вдоль решётки и грозили ему своими длинными страшными рогами. Но щенок не пугался. Интересно было смотреть, как он старался их раздразнить и подманить поближе. Приседал на передние лапки, отпрыгивал или делал вид, что боится и убегает, а когда обманутые козероги подходили слишком близко, старался укусить. Куснуть зазевавшегося ему очень нравилось.

Однажды он напал на козлёнка, но козлёнок оказался бедовым. Он не испугался, не убежал. Поднялся на задние ножки, постоял и вдруг, красиво тряхнув головой, ударил щенка рожками в бок.

Чужой взвизгнул и отскочил. Рожки были маленькие, но острые. Чужой поджал хвостик и бросился ко мне.

С тех пор он коз не трогал.

В конце мая из неуклюжего, лопоухого щенка Чужой превратился в красивую, стройную собаку со стоячими, как у волка, ушами и гладкой рыжей шерстью. Пери он больше не сосал, но, как и раньше, был дружен с нею.

Зато к людям Чужой стал не так доверчив. Особенно к мужчинам. Уклонялся от их ласки, огрызался – возможно, потому, что находился всегда среди женщин. Гулял он теперь мало. Раньше я выпускала его с Пери свободно, теперь боялась.

Весёлая и резвая собака скучала. От скуки грызла стулья, столы, ковыряла лапами стену. Пришлось Чужого и Пери перевести на Новую территорию.

На Новой территории был маленький деревянный домик, в нём освободили одну комнату и туда перевели собак.

Разместились они там неплохо. Бегали по всем комнатам, а иногда заходили и в ту, где готовили корм.

Чужой совсем не умел себя там держать: лез на стол, хватал что попало и, будь то хотя бы кусок мыла, старался утащить. Приходилось его выпроваживать мокрой тряпкой.

Гуляли Чужой и Пери до смешного по-разному. Пери всегда медленно, важно, а Чужой носился по газонам, клумбам, рыл ямы, валялся в грязи. Приходил домой чумазый. Несколько раз думала я о том, чтобы посадить его в клетку. Жалела только Пери. Казалось, что они должны друг по другу скучать. Я забыла, что они чужие.

Разлука наступила сама собой, и совсем неожиданно.

В свободный загон около нашего домика перевели динго. Это были братья и сестры Чужого. Увидев их, Чужой насторожился. Потом обернулся к Пери, и ласково тыкаясь мордой, казалось, звал её за собой. Но Пери не шла.

Чужой несколько раз нерешительно отбегал, возвращался обратно и вдруг, рванувшись, бросился к динго.

Пери осталась одна. Некоторое время она смотрела ему вслед, потом повернулась и медленно пошла. Её роль приёмной матери была окончена.

ТЮЛЬКА

Летом 1932 года привезли в Зоопарк из южной Туркмении двух гиен. Гиенами я интересовалась давно. Читала, что это глупый, злой зверь, что его трудно приручить, и решила проверить.

Тюлька и Ревекка были две сестры. Две пятимесячные полосатые гиены, с толстыми, словно опухшими, мордами, неуклюжие и смешные. Обычно молодые животные привыкают к новой обстановке скорее взрослых. Они не так запуганы, не так боятся людей, и приручить их гораздо легче.

Привыкли ко мне скоро и гиены. Как только я входила в клетку, бежали навстречу, кружились около ног и кричали. А как они кричали! Громко, с каким-то скрипом и протяжным хрипом. Трудно было узнать, злились они или ласкались, потому что-то и другое было очень похоже. Занималась я больше с Тюлькой: больше её ласкала, приносила сладостей. Когда же она ко мне привыкла, стала выводить на прогулку. Первый раз она очень испугалась. Испугалась незнакомых людей, зверей, а больше всего цепи.

Цепь гремела около самого уха, душила, держала, не давала уйти. От страха Тюлька стала вырываться, всё кусать. Кусала цепь, скамейку, кусала свои лапы. Можно было подумать, что она взбесилась. С большим трудом удалось ее схватить за шиворот и водворить в клетку.

В следующий раз вместо цепи я взяла уже ремень и вывела её вместе с Ревеккой. Вдвоём у них дело пошло лучше. Сестрицы жались друг к другу, им было не так страшно.

Поиграть я выпускала их в загон. Заигрывала чаще Тюлька: тащила Ревекку за шиворот, тихонько кусала сзади.

Ревекка всегда боялась и вечно пряталась. Тюлька была куда смелей. Вскоре она совсем освоилась, свободно гуляла меж клеток и не боялась людей.

Ходила она на привязи хорошо, но была упряма. Когда ей не хотелось идти, она останавливалась или ложилась. Можно было сколько угодно её звать, манить, тащить за ремень – Тюлька давилась, хрипела и всё-таки не шла. Она упиралась всеми четырьмя лапами, и сдвинуть её с места было трудно. Приходилось брать на руки и несколько шагов проносить. Повторялось это очень часто, и скоро Тюлька настолько привыкла к такому способу передвижения, что даже не сопротивлялась. Вообще она позволяла мне делать с собой многое.

С Ревеккой из-за мяса дралась, а мне отдавала свою порцию и даже не огрызалась. Сколько раз я брала кусочек мяса, зажимала в кулак и давала Тюльке. Она облизывала всю руку, забирала в пасть, а зубы, которые дробили кости, как сахар, не оставляли даже царапины.

К концу лета нам пришлось расстаться. Ревекку продали в другой зоопарк, а Тюльку перевели в помещение Острова зверей.

Остров зверей находился на Новой территории Зоопарка, и ходить туда в это время мне не приходилось.

Прошло больше года. Случилось так, что я ни разу не была у Тюльки. Сначала не хотелось её тревожить, потом казалось, что она должна меня забыть. Но память у зверя оказалась лучше, чем я думала.

Работала я тогда экскурсоводом. Захожу однажды в львятник и слышу вдруг хрип, знакомый скрипучий хрип, и вижу, как мечется по клетке гиена. Смотрела она на меня. Даже публика обратила внимание. Долго не могла я понять, в чём дело.

Гиена была взрослая, как будто незнакомая, и вдруг ласкается, хрипит. Уже после узнала я от служителя, что это Тюлька и что на время её перевели в львятник.

Я несколько раз к ней заходила, ласкала, потом уехала в отпуск. Вернулась через два месяца. Узнала, что в этот день Тюльку выпускают на Остров зверей к другим гиенам, и пошла посмотреть.

Гиены Девочка и Мальчик были много больше Тюльки. Они вместе выросли и встретили новенькую недружелюбно. Шерсть их встала дыбом, они кружились вокруг Тюльки и злобно хрипели.

Бедная Тюлька вся сжалась, забилась в самый дальний угол и кричала. Первой её куснула Девочка. Тюлька обернулась, и тут-то схватил её Мальчик. Отбили Тюльку с большим трудом. Хотели отсадить, но, обезумев от боли и страха, Тюлька никого не подпускала. Бросалась на людей, вырывала из рук палки, дробила их зубами, как щепки. Попробовали накрыть сачком. Не удалось и это.

Тогда я решила войти и попытаться её взять сама. Меня отговаривали. Говорили, что ничего не выйдет, что слишком большой срок разлуки, что всё равно она меня не узнает. Однако я всё же вошла.

Увидев меня, Тюлька прижалась к стене. Она рычала и смотрела глазами, полными злобы. Стоявшая дыбом шерсть делала её большой, а окровавленная морда и рваная рана на шее придавали непривычно дикий вид.

Сказать по совести, я себя чувствовала не совсем спокойно. Несколько раз пыталась к ней подойти, и несколько раз она бросалась и старалась укусить. Тогда я попросила всех выйти, отошла в сторону и стала её звать.

– Тюлька, Тюлюсенька, – уговаривала я её, – ну поди же ко мне, мордастая!

Не знаю, знакомые ли слова, голос или просто она узнала меня, но только Тюлька, страшная, окровавленная Тюлька, взрослая гиена, захрипела, подбежала, стала ласкаться. Оставляя следы крови, тёрлась она о платье, ползала, ложилась на живот.

Осторожно, чтобы не задеть больного места, я надела ей на шею ремень, укрепила около самых ушей, потому что ниже была рана, и повела. Вести нужно было вокруг Острова зверей и ещё немного по помещению. Не гуляли мы с ней ведь давно: она могла испугаться, убежать. Или, ещё хуже, потянуть ремень, сделать себе больно, разозлиться. Но опасения оказались напрасны.

Давно сполз на шею ремень, тёр рану, а Тюлька словно не чувствовала боли.

Спокойно, как будто гуляла так каждый день, шла она за мною. Спокойно дала мне посадить себя в клетку, снять ремень.

Жила она в Зоопарке долго, и хотя я заходила к ней редко, стоило Тюльке услышать мой голос, как она начинала кричать, бегать по клетке, просить ласки, а когда я уходила, долго ещё тёрлась о те прутья, сквозь которые я просовывала к ней руки.

Вера Чаплина

Обращение к читателям

Дорогие ребята!

Всю жизнь я очень любила животных, и сколько себя помню, всегда у меня воспитывались какие-нибудь птенцы, щенята, зайчата… Мне нравилось, когда меня дома встречали раскрытые рты галчат, сорок, когда серенькие желторотые воробышки не улетали от протянутой руки, а зайчата смело прыгали ко мне на колени.

С шестнадцати лет я поступила в кружок юных биологов Зоопарка. Руководил этим кружком известный натуралист и большой любитель природы Пётр Александрович Мантейфель. Он учил нас любить животных, беречь и изучать природу… Кружок наш был небольшой и очень дружный. Мы помогали служителям убирать клетки, кормить зверей и птиц, научным сотрудникам – наблюдать животных, записывали в дневники их поведение, взвешивали звериных малышей и следили за их ростом… Помню, сколько нового и интересного узнала я в Зоопарке: какими

рождаются барсучата, соболята, дикобразы, как растёт весь этот молодняк, как изменяются повадки животных… И каких только у меня не было звериных малышей, начиная от маленького, чуть больше напёрстка, бельчонка и кончая львятами, росомахами!

А как обрадовалась я, когда в 1933 году меня назначили заведующей молодняком Зоопарка! Вот тогда мне пришла мысль устроить в Зоопарке специальную площадку, где можно было бы не только воспитать здоровый и крепкий молодняк, но и сделать так, чтобы разные животные мирно уживались друг с другом.

У меня осталось много приятных и дорогих воспоминаний о тех звериных малышах, которым я отдала много тепла, любви и заботы. И мне, ребята, очень хочется, чтобы и вы познакомились с моими воспитанниками и полюбили их.

В. Чаплина

Ежиное семейство

Однажды жаркой июньской ночью Фёдора Васильевича разбудил громкий и настойчивый лай собаки. Фёдор Васильевич выглянул в окно, однако тонкая полоска недавно родившегося месяца совсем не давала света, и он ничего не увидел.

«Интересно, кто же мог так разозлить нашу добрейшую Альму?» – подумал Фёдор Васильевич. Тихонько, чтобы не разбудить жену и трёхлетнего внучонка Андрюшу, он достал с полки фонарь и вышел из дома. Яркий луч фонаря выхватил из темноты Альму и того, на кого она лаяла. Около собачьей миски лежал большой тёмный клубок. Это был ёж. Видно, он пришёл полакомиться вкусным Альминым супом, но, застигнутый врасплох, не смог уйти и остался на месте, свернувшись колючим клубком. Ведь это была его единственная защита.

Увидев подходившего хозяина, Альма залаяла ещё яростней. Она даже попыталась схватить незваного пришельца зубами, но тут клубок неожиданно подпрыгнул и пребольно уколол собаку в самый кончик носа. Альма завизжала, отскочила и с ещё большим остервенением стала бросаться на врага. Правда, теперь она держала нос на почтительном расстоянии, однако Фёдору Васильевичу всё же пришлось вмешаться. Он был человек добрый, и ему совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь из животных пострадал.

Взяв мешок и не обращая внимания на сопротивление столь сердитого ночного гостя, на его подпрыгиванье и фырканье, Фёдор Васильевич закатал зверька в расстеленную мешковину и понёс в сарай. Там в старую кроличью клетку и поместил он своего пленника. Конечно, ежа можно было сразу выпустить на волю, но уж очень захотелось показать ночного гостя Андрюше. Пусть внучек подивится, ведь он видел ёжика только на картинках сказок, которые ему читала бабушка. И действительно, когда утром Фёдор Васильевич показал внуку ежа, тот пришёл в восторг. Ёжик! Живой! Да ещё сам пришёл в их сад!! Какие у него колючки! Какие чёрные глазки! Какой нос, да как сопит! А ёжик, словно специально стараясь себя показать, бегал по клетке, тыкался мордочкой в углы, в кормушку и как будто совсем не боялся людей. Дедушка принёс в блюдечке молоко и поставил в

Андрюша от радости визжал, прыгал и кричал:

– Дедушка, дедушка! Ты только посмотри, у него язык – как у Мурки! Давай посадим к нему Мурку! – И с этими словами Андрюша бросился было искать кошку, но Фёдор Васильевич его вовремя перехватил.

– Мурку пускать к ёжику нельзя: он её уколет. Пусть завтракает один, и нам тоже пора завтракать!

Но не так-то просто было увести Андрюшу. Он совсем не собирался расставаться с ежом. Хорошо, что выручила бабушка, позвав их к столу. А с бабушкой шутки плохи, и Андрюше пришлось идти завтракать.

Наспех проглотив чай с бутербродом, Андрюша хотел опять посмотреть ёжика, но бабушка сказала, что его надо немедленно выпустить.

– Нечего животное мучить! – твёрдо заявила она. – Может, у него дети голодные, а вы его в клетке держите.

Бабушка Анна Васильевна была в доме самая главная, и все её слушались. Послушались и теперь. Фёдор Васильевич взял толстые брезентовые рукавицы и вместе с Андрюшей отправился выпускать ежа. Раздумывать, куда его выпустить, долго не пришлось. Рядом с их домом, сразу за забором,

находился старый, запущенный сад соседей. Он весь зарос густой высокой травой, одичавшей малиной, тут и там лежали разбросанные кучи хвороста – словом, место для ежа было отличное. К тому же хозяева на дачу наведывались редко, и ёжик мог здесь жить сколько угодно и в полнейшей безопасности.

Фёдор Васильевич опустил колючий клубок возле куста, затем вместе с Андрюшей они отошли в сторону и стали наблюдать. Сначала ёжик лежал неподвижно, потом чуть-чуть высунул самый кончик носа, пошевелил им в одну сторону, в другую и, убедившись, что опасности нет, развернулся и потопал в самую гущу высокой травы.

Впрочем, на этом история с ежом не закончилась. На другую же ночь Анну Васильевну и Фёдора Васильевича опять разбудил настойчивый лай Альмы.

– Ишь расшумелась! Небось кошка чужая зашла, – сказала Анна Васильевна. – Как бы мальчонку не разбудила!

– Придётся прогнать! – недовольно пробурчал Фёдор Васильевич, взял фонарь и вышел во двор.

К его удивлению, около собачьей миски опять оказался вчерашний пришелец. Однако на этот раз он уже не лежал, свернувшись клубком, а спокойно доедал остатки Альминой еды. Громко чавкая, он даже не обращал внимания на протестующий лай собаки, которая вертелась вокруг, явно опасаясь подойти слишком близко к колючему нахалу. Пришлось Фёдору Васильевичу вновь выдворять со двора ёжика, сетуя на его навязчивость.

А ёж и правда оказался на редкость навязчивым. Видно, лакомиться Альминым супом ему показалось куда приятней и проще, чем добывать еду самому, и он стал приходить к знакомой миске каждую ночь. Не знаю, сколько бы времени продолжалось это выдворение ёжика и его возвращение, но, к счастью, Альма в конце концов смирилась с пребыванием колючего нахлебника. Она тявкала всё реже, беззлобнее, просто по долгу своей собачьей службы, а потом и вовсе перестала обращать внимание на непрошеного гостя.

Опять наступили ночи, полные тишины и покоя. Про ёжика все забыли.

Правда, стали замечать, что с некоторых пор Альма почему - то перестала спать в конуре и вообще переселилась ближе к дровам. Впрочем, лето было на редкость жаркое, и в тени, около дров, Альме, очевидно, нравилось больше. Зато Фёдору Васильевичу такое поведение собаки совсем не нравилось. Он был человек аккуратный и во всём любил порядок: раз конура для собаки, значит, и спать ей положено в конуре. Фёдор Васильевич не раз пробовал запихнуть туда Альму силой, но из этого ничего не получалось. Она исступлённо визжала, вырывалась, убегала и потом долго не подходила и не давалась в руки хозяину.

– Что-то Альма в конуру не идёт! – пожаловался он как - то жене.

– Небось грязно там, вот и не идёт. Подстилку смени! – посоветовала Анна Васильевна.

– Да, придётся! – согласился Фёдор Васильевич и в первый же свободный день отправился наводить в собачьем домике чистоту.

Конура была сделана добротно, с двойным, тёплым полом и с открывающейся крышкой, чтобы удобней было поддерживать порядок и менять подстилку. Фёдор Васильевич поднял крышку и уже хотел собрать старую подстилку, когда его внимание привлекло что-то живое, копошившееся в самом дальнем углу собачьего домика. Фёдор Васильевич поглядел и изумлённо охнул… Там в небольшом уютном углублении, словно в гнёздышке, копошились потревоженные ворвавшимся светом маленькие розовые тельца, покрытые еле заметными, редкими иголочками. Никак, ежата!..

– Анюта! Поди скорей! Посмотри, что здесь! – крикнул он жене.

– Ну что? Что у тебя приключилось? – недовольно откликнулась с террасы Анна Васильевна.

– Смотри, ежата у Альмы! Ей-ей, ежата!

– Да ты что, в уме ли?! У собаки – и вдруг ежата!

– Не у Альмы, а в Альминой конуре, – поправился Фёдор Васильевич. – Ты только посмотри, ишь какие розовые! Видно, родились недавно… Анна Васильевна поспешила к мужу, нагнулась к ежатам, но рассматривать их долго не стала.

– Знаешь, Федя, лучше закрой крышку и не лазь больше, а то ежиха бросит детей, что тогда с ними делать будешь?

– Не бросит, – уверенно возразил Фёдор Васильевич. – Здесь ей и дом, здесь и еда – плохо ли!

Но крышку всё же закрыл.

И никто из них, ни Фёдор Васильевич, ни Анна Васильевна, даже не предполагал, что это ежиное семейство доставит им столько непредвиденных хлопот.

Во-первых, появление ежат надо было тщательно держать в тайне от Андрюши, иначе он непременно их вытащит. Во-вторых, следить за Альмой, и хотя она даже близко не подходила к своему законному дому, Фёдор Васильевич на всякий случай посадил её на цепь. Кроме того, теперь приходилось не только кормить ежиху, но и разнообразить ей корм. Ведь всё-таки она была матерью и ей требовалось особое внимание. Впрочем, эту заботу целиком взяла на себя Анна Васильевна. Она тщательным образом следила за питанием ежихи. Теперь в её мисочке лежали то разбитое яйцо, то кусочки мяса, то налито тёплое молоко. И надо сказать, что аппетит у ежиной мамаши оказался отменным. Поставленная ей еда была всегда съедена, а миска так чисто вылизана, будто вымыта.

А вот скрыть от Андрюши появление в Альмином домике ежат не удалось. Мальчуган мигом разгадал дедову тайну при помощи своих обычных «а почему?». А почему бабушка ставит сюда кушанье? Для кого оно? А почему Альма живёт не в домике, а около дров? А зачем её привязали? Фёдор Васильевич совсем запутался в ответах, и пришлось рассказать Андрюше и про ежиху, и про ежат, которых ещё нельзя тревожить.

– Вот подрастут немного, и покажу! – обещал он внуку.

Впрочем, деду самому не терпелось посмотреть на ежиное семейство. И вот однажды, взяв с Андрюши торжественное обещание не трогать малышей, Фёдор Васильевич подошёл с ним к конуре, тихонько приоткрыл крышку и молча показал в левый угол, где лежали уже подросшие ежата. Увидев ежат, Андрюша тут же обрушил на Фёдора Васильевича такой поток вопросов, что на них и знатоку было бы трудно ответить. Тщетно пытался дед остановить разбушевавшуюся любознательность внука. Наконец Андрюша, сам устав от своих же вопросов, заявил:

– Ничего-то ты, дед, не знаешь!

И Фёдор Васильевич понял, что отныне его непоколебимый авторитет бесславно рухнул.

На следующий день, вместо того чтобы поливать сад, Фёдор Васильевич приоделся и прямо с утра отправился в читальню. Придя туда, он долго стоял в нерешительности, а потом робко попросил:

– Мне бы книгу, где про ежей написано.

– Про ежей? – удивлённо переспросила пожилая библиотекарша. – А кто автор?

– Да я и сам не знаю, – признался Фёдор Васильевич и рассказал про Андрюшины вопросы и свои затруднения.

– Н-да, интересный у вас внучек, – посочувствовала библиотекарша. – Мой тоже, трёх лет нет, а он все марки автомобилей знает, пришлось и мне их изучать. – И, задумчиво добавив: – Кто ежей… кто автомобили, – отправилась за книгой.

Подходящая книга нашлась. Чуть не до обеда пробыл Фёдор Васильевич в библиотеке, старательно всё вычитывая про жизнь ежей. Вернувшись домой, он усадил рядом Андрюшу и стал ему рассказывать всё, что узнал сам: что ёжик зверёк полезный, охотится ночью, что ест разных жуков, личинок, мышей, а если попадётся ядовитая змея, и её съест, а яд змеиный ему совсем не страшен. И про ежиных врагов рассказал: хоть ёж колючий, а врагов у него много – и лиса, и серый волк, и филин, и собака… А защита у него одна – свернётся в тугой клубок и иголки во все стороны растопырит. Только не всегда это помогает.

Но самое интересное для Андрюши было узнать, что ежата рождаются маленькие-маленькие, почти как бабушкин напёрсток. Они совсем беспомощные, слепые, и даже иголочки у них первое время мягкие и реденькие. А мать-то ежиха как за ними ухаживает! Так и лижет, так и лижет то одного детёныша, то другого – всех перемоет. А если они проголодаются, ежиха рядом уляжется и лежит, пока ежата молока насосутся. Слушает Андрюша дедушку и удивляется. Подумать только, откуда дед про всё это знает! Всё знает! А прошлый раз притворялся, отвечать не хотел…

Ежата росли быстро. Через месяц их чёрные носишки всё чаще и чаще высовывались из конуры. А однажды, когда Фёдор Васильевич с Андрюшей заглянули в домик, ежат там не оказалось. Они переселились в соседний, заброшенный сад. Но каждый вечер, едва смеркалось, всё ежиное семейство являлось к своей миске, где им всегда была приготовлена вкусная еда.

Уезжая от дедушки к родителям, Андрюша очень волновался: как же тут останутся его ёжики? Но дедушка его успокоил. Он сказал, что будет пока их кормить, а зимой их кормить не надо, потому что, когда наступят холода, ежи спят. А дедушка про ежей всё знает.

Была зима. Шел снег большими пушистыми хлопьями. Иван Сергеевич уже собрался садиться в поезд, когда к нему подбежал его приятель Николай Семенович.

- Иван Сергеевич, выручи! Жена просила белку выпустить, а ты за городом живешь, удружи, выпусти сам, - попросил он и, передан Ивану Сергеевичу коробку из-под торта, в которой находилась белка, ушел.

Иван Сергеевич не очень обрадовался такому поручению. Чтобы выпустить белку, надо было идти более длинной дорогой, а он торопился домой. Но отказать другу не мог.

Приехав на станцию, Иван Сергеевич хотел сразу пойти в лес и выпустить белку, но потом раздумал. Ему захотелось сначала показать зверька своему сынишке Андрюше. «Пусть осмотрит, а потом выпустит сам, - решил он и отправился прямо домой. Дома первым встретил Ивана Сергеевича Андрюша. Увидев в руках у отца коробку, он радостно закричал:

- Папа торт привез! Торт! Да какой огромный! Папочка, дай открою... - Ему не терпелось посмотреть, какой торт привез папа - шоколадный, который любил он, Андрюша, или фруктовый, который любила мама.

Но Иван Сергеевич не дал сынишке открыть коробку. Он не спеша снял и повесил пальто, позвал маму, а когда Ольга Федоровна подошла, взял ножницы и поддел бечевку. И тут, одновременно со щелканьем ножниц, куда-то в сторону отлетела крышка, что-то выскочило и, уронив на пол графин, исчезло на верху буфета. Андрюша так оторопел, что даже ничего не понял. Перед ним была пустая коробка, а торт... торта не было. На полу лежал разбитый графин, а на буфете сидела маленькая рыжая белочка.

Ольга Федоровна тоже увидела белочку.

- Что за глупая шутка! - рассердилась она на мужа. - Сейчас же поймай и выброси! Тоже придумал - лесных зверей домой носить...

Иван Сергеевич послушно взял щетку и уже поднял ее, чтобы согнать с буфета белку, но тут Ольга Федоровна рассердилась еще больше:

- Тоже придумал - щеткой такую крошку пугать! Раз принес, пусть переночует.

С этими словами Ольга Федоровна отобрала у мужа щетку и стала подметать осколки графина. А Иван Сергеевич и Андрюша потихоньку переглянулись. Они хорошо знали маму. Она всегда так: сначала сердилась, кричала, а потом жалела.

На другой день, вернувшись с работы, Иван Сергеевич застал дома настоящий разгром. Стол и

стулья были сдвинуты в сторону, около стены стояла большая садовая лестница, а на самом верху сидел Андрюша и прилаживал к буфету скворечник.

- Андрей, что ты делаешь?! Зачем портишь буфет? Сейчас же слезай и снимай скворечник! - рассердился Иван Сергеевич.

- А мне мама сказала... - начал было Андрюша, но тут вошла сама Ольга Федоровна: она была в телогрейке, в валенках и держала в руках огромную охапку сосновых веток, унизанных шишками.

- Оля, зачем все это? Ведь я сегодня же выпущу белку в лес.

- В лес?! Да ты с ума сошел! Жил зверь в комнате, в тепле, а ты его в лес, да еще зимой...

- Но ведь Николай Семенович сам просил выпустить белку, - попытался было возразить Иван Сергеевич.

- Мало ли что просил, ты вот лучше прочти, что здесь написано. - С этими словами Ольга Федоровна взяла со стола объемистую книгу с надписью: «Жизнь животных».

- Вот смотри: Зимой белка покрыта серой пушистой шерстью, которая ее хорошо защищает от холода, а летом она линяет и становится рыжей...» А эта белка какая? Рыжая. Значит, у нее и одежда летняя. Вот походи без шубы зимой, тогда не скажешь - выпусти! И, не обращая внимания на недовольный вид мужа, Ольга Федоровна стала подавать Андрюше сосновые ветки. Иван Сергеевич махнул рукой и пошел к себе в комнату. Он понял, что спор с женой бесполезен и что отныне белка прочно поселилась в их доме.

Первое время Пуська, как назвали белку, вела себя вполне прилично. Она почти не слезала с буфета, спала в скворечнике и никому не мешала. Несколько раз в день Ольга Федоровна или Андрюша ставили ей на буфет блюдечко с едой. Пуська подбегала сразу. Она выбирала из него кусочки сахара или печенья, брала в передние лапки и ела, а остатки относила в скворечник и прятала.

Но скоро Пуська стала привыкать к новому месту, а недели через две уже свободно бегала по всей столовой и Всюду, где только было возможно, устраивала свои кладовые.

Из переплета книг, из мягкой обивки дивана - повсюду торчали кусочки хлеба, печенья или косточки от компота, И даже из тяжелых гардин на дверях, стоило их шевельнуть, сыпались какие-то остатки. Вообще Пуська оказалась очень трудолюбивым зверьком. Целые дни она прыгала по комнате и, если не пополняла новыми запасами свои кладовые, то чинила гнезда. Гнезд у белочки было несколько. Одно, основное, в скворечнике на буфете, другие в самых разных местах, чаще всего за картинами. Немало с этим боролась Ольга Федоровна, но поделать ничего не могла: только сломает одно гнездо, как Пуська тут же устраивала другое. Строительным материалом для белкиных гнезд служили кусочки ваты, тряпочки, нитки, бумага. Как увидит Пуська лежащую тряпочку или оброненный носовой платок, ловко соберет в комочек и мигом унесет к себе.

Пуська тщательно следила за тем, чтобы все щелки ее домика были плотно закупорены. Можно было подумать, что она живет не в теплой комнате, а в лесу, где дует холодный, зимний ветер, - так старательно закрывалась она в своем домике, когда ложилась спать.

Ложилась Пуська спать рано, и была очень недовольна, если её тревожили. Стоило постучать по скворечнику, как в ответ раздавалось ее сердитое урчание, повизгивание, потом в отверстие появлялась сонная, недовольная мордашка и опять скрывалась. А из домика еще долго слышалось недовольное ворчание белочки.

Зато утром, едва Ольга Федоровна бралась за тряпку или щётку, как сразу появлялась Пуська. Очевидно, белочке казалось, что с ней затевают игру, - так начинала она веселиться: словно молния носилась, по комнате, перепрыгивая с одной вещи на другую, или раскачивалась на шелковом абажуре, обдирая его коготками. Если её Ольга Федоровна замахивалась на разыгравшегося зверька тряпкой, Пуська без церемоний прыгала на голову своей разгневанной хозяйке, оттуда на гардины и мигом исчезала Но больше всего Пуська надоедала за обедом или чаем. Белка всюду совала свой нос. Она лезла во

все кушанья, и все, что плохо лежало, старалась унести, Роль застольного сторожа приходилось нести Ивану Сергеевичу. И сколько раз случалось, что едва он отвлечется газетой или книгой, как Пуська, воспользовавшись этим, уносила из вазочки все конфеты. Пуська прекрасно разбиралась, с кем и как можно себя вести.

Так, например, на Андрюшиной тарелке она распоряжалась, как у себя дома. Перед Ольгой Федоровной вставала на задние лапки и ждала, пока та угостит ее сама. Зато Ивана Сергеевича обходила стороной, и если что-нибудь брала, то только украдкой. Иван Сергеевич не очень любил белку. Он давно мечтал завести себе хорошую лайку и теперь не знал, как это сделать: вряд ли жена разрешит, кроме белки, держать в доме еще собаку. А лайка на примете уже была. Звали ее Витим.

Когда Иван Сергеевич увидел Витима, то сразу решил, что это, и есть та собака, которая ему нужна. Витим был породистой и красивой лайкой. Со слов хозяина, он прекрасно ходил за утками, глухарями, облаивал белок и даже участвовал в охоте на медведя.

Но как приобрести Витима? Наконец после долгих раздумий и сомнений Иван Сергеевич решил так: пусть привезут собаку и оставят, когда дома не будет жены, а там…, ведь не прогнала она белку, не прогонит и собаку.

И вот в воскресенье, когда Ольга Федоровна поехала в Москву за покупками, привели Витима. Андрюша был в восторге. Он так же, как и папа, мечтал иметь охотничью собаку, ходить с ней на охоту. Теперь же собака у них есть, да еще такая красивая! Витим сразу познакомился с Андрюшей, приветливо лизнув его в щеку.

Потом Витим принес палочку, которую ему бросил Андрюша, и по приказанию Ивана Сергеевича послушно улегся на коврике около дверей. Вскоре приехала Ольга Федоровна. Увидев собаку, она, к удивлению Ивана Сергеевича и Андрюши, даже не рассердилась. Она погладила Витима, а узнав, что его еще не кормили, взяла миску и пошла в столовую. Следом за ней побежал и Витим.

Иван Сергеевич и Андрюша никак не рассчитывали на такой благополучный исход. Все испортил сам Витим. Войдя в столовую, он насторожился, потянул носом и в следующее мгновение, сшибая на ходу стулья, залился звонким лаем около буфета, на котором сидела Пуська.

С большим трудом вытащил Иван Сергеевич Витима из столовой. Но разгневанная жена тут же потребовала, чтобы собака была немедленно убрана. Напрасно пытался ей доказать Иван Сергеевич, что Витим поступил так, как это положено хорошей лайке. А хорошей лайке положено, найдя в лесу белку, ее облаивать.

Да, но это же не лес, а комната! - не успокаивалась Ольга Федоровна.

Неизвестно, чем бы все это кончилось для Витима, если бы Андрюша не пустил в ход слезы. Забыв о том, что ему уже семь лет, что он будущий охотник и никогда не должен плакать, Андрюша заревел во весь голос.

Ну ладно, - гневно закричала Ольга Федоровна, - можете оставлять этого зверя, но имейте в виду, что ни кормить, ни ухаживать за ним я не стану! И чтобы в столовой ноги его не было! - добавила она и, хлопнув дверью, ушла.

Правда, несмотря на свои угрозы, Ольга Федоровна все же стала кормить и ухаживать за Витимом, но неприятностей из-за собаки было немало.

Хотя Витима поселили на кухне и в столовую не пускали, ему все же иногда удавалось туда проскочить. Он сразу бросался к буфету, на котором обычно находилась ненавистная ему белка, и поднимал страшный лай. А Пуська, вместо того чтобы спрятаться, словно нарочно подзадоривая, садилась обязательно на самом виду.

В такие моменты Иван Сергеевич просто ненавидел белку. Он настаивал, чтобы ее выпустили в лес, но Ольга Федоровна не уступала. Она сердилась на мужа и тоже требовала, чтобы Витима посадили на цепь или отдали прежнему хозяину. А Андрюша, в зависимости от того, кому грозила большая опасность, защищал то белку, то собаку, потому что ему было очень жалко расставаться с обеими.

Но вот наступили теплые, весенние дни. Словно зеленые иголочки, показалась на проталинах молодая травка. Набухли готовые лопнуть почки деревьев. Особенно было хорошо, когда пригревало солнце. В такие дни Витим часами бегал и играл с Андрюшей в саду, а Пуська садилась на подоконник и подолгу смотрела в окно.

В один из таких теплый, весённих дней Ольга Федоровна и открыла форточку, совсем забыв про белку. Пуська сразу заметила оплошность хозяйки, мигом выскочила в форточку и прыгнула на сосну, которая росла рядом.

Некоторое время белочка сидела, словно окаменев. Потом она сделала один прыжок, другой и маленьким огоньком замелькала среди зазеленевших деревьев сада, а за ней с громким лаем помчался Витим.

К уходу белки все члены семьи отнеслись по-разному. Андрюша жалел Пуську. Ольга Федоровна беспокоилась, как бы ее любимица не простудилась или не попала бы в когти ястреба. Зато Иван Сергеевич радовался уходу белки от всей души. Теперь ему не придется караулить накрытый стол, никто не будет грызть газеты или посыпать его голову шелухой от семечек. А самое главное, можно будет пускать в комнаты Витима, который жил сейчас на дворе.

Однако радость Ивана Сергеевича оказалась преждевременной. Набегавшись, Пуська вернулась и уселась на сосне около окна в столовую, а внизу, охрипший от лая, бегал Витим.

Ольга Федоровна тут же распорядилась привязать собаку. Потом она открыла окно и стала звать Пуську. Пуська прыгала по сучьям, спускалась к самому окну, но в комнату не шла. Тогда было решено оставить ее жить на воле.

Иван Сергеевич прикрепил к сосне Пуськин скворечник. Потом сделал небольшой лоточек и повесил его на такой высоте, чтобы туда было легко класть для белки еду.

Правда, в повешенной скворечне Пуська жить отказалась и поселилась в лесу, который начинался сразу за садом, зато к кормушке стала приходить ежедневно.

О приходе белки всегда извещал Витим. Стоило ей появиться, как он тут же поднимал громкий лай. Впрочем, Пуська совсем не обращала на него внимания. Она ничуть не боялась Витима и смело направлялась к своей кормушке. Здесь она закусывала оставленными ей орешками, потом уходила в лес или оставалась немного порезвиться в саду и подразнить Витима. Делала это Пуська весьма искусно. Она усаживалась на таком расстоянии от земли, чтобы Витим, прыгая, не мог ее достать.

Находясь в безопасности, белочка ударяла лапками по стволу, громко цокала или вдруг неожиданно,

чуть ли не под самым носом у собаки, спускалась вниз и тут же взлетала на самый верх дерева. Нужно ли говорить о том, как бесновался Витим. Приходилось запирать его в сарай и выпускать лишь после ухода белки.

К середине лета посещения Пуськи прекратились сразу и неожиданно. Очевидно, она переселилась в другой лес, а может быть, и погибла. Все жалели зверька. Как-то тихо и пусто стало без него в саду. Но вот однажды холодным, осенним утром всех разбудил лай Витима. Он лаял около сосны громко, не смолкая, а на сосне.., на сосне сидела Пуська, да не одна! Испуганно поглядывая на собаку, прижались к матери три бельчонка.

Так вот почему пропадала Пуська! Она не могла уйти от маленьких беспомощных бельчат, а теперь, когда они подросли, привела их сама. Андрюша, Ольга Федоровна, Иван Сергеевич - все выбежали в сад. Каждый держал в руках угощение и спешил положить в кормушку. Пуська быстро спустилась к кормушке, а за ней, робко перепрыгивая с ветки на ветку, последовали и бельчата.

И снова стало шумно и весело в саду. Снова с утра до вечера слышался громкий лай Витима, но Ольга Федоровна больше не сердилась на собаку, и все были очень довольны, что теперь в саду живет не одна, а четыре белочки.

Самая смышлёная

Долгое время я работала в Зоопарке со львами, тиграми, но случилось так, что меня перевели работать в обезьянник.

Очень не хотелось мне там оставаться. Обезьян я совсем не знала и не любила. Стою перед клеткой с обезьянами-резусами; их там целая стая – штук сорок – бегает. Смотрю и думаю: «Как же я их различать буду? Уж очень они друг на друга похожи. Одинаковые глаза, мордочки, руки, и даже роста как будто одного». Но это мне только вначале так казалось, а как пригляделась к ним – вижу, что хоть и одной они породы, а друг на друга не похожи. У того, которого звали Вовкой, голова гладкая, словно причёсанная, не то что у Бобрика. У Бобрика вихры во все стороны торчат, ну совсем как у Стёпки-растрёпки.

Но больше всех отличалась Малышка. Из всех обезьян она была самая маленькая, оттого её так и прозвали. Мордочка у Малышки остренькая, а сама она ловкая, шустрая. Как войду я в клетку, все обезьяны разбегутся, а Малышка чуть-чуть отойдёт в сторону и поглядывает на моё решето, в котором я приносила фрукты.

Вот эту-то Малышку и решила я приручить. Нелёгкое это было дело.

Долго не решалась ко мне подойти трусишка. Стоило только к ней протянуть руку, как она быстро отскакивала и убегала. Но я терпеливо просиживала в клетке часами и время от времени бросала ей самые вкусные кусочки.

С каждым днём Малышка привыкала ко мне всё больше и больше. Не убегала, когда я подходила, а однажды так расхрабрилась, что чуть не вырвала у меня печенье, которое я хотела дать другой обезьяне. Как-то даже пыталась залезть ко мне в карман. Уже протянула руку, но тут же сама испугалась своей храбрости и удрала. С тех пор я стала нарочно класть сладости в карман. И делала это так, чтобы Малышка видела. Я уже знала, что она большая сластёна.

Обезьянка внимательно наблюдала, как я кладу в карман грушу или кусочек сахару, а потом

вытягивала трубочкой ротик и жалобно кричала. И всё-таки в карман она залезть решилась. Чтобы не испугать воришку, я нарочно отвернулась, как будто ничего не замечаю. А Малышка быстро вытащила у меня из кармана кусочек сахару и, воровато оглядываясь, на всякий случай уселась подальше.

После этого её робость как рукой сняло. Не успевала я войти в клетку, как она прыгала мне на плечо и устраивала настоящий обыск.

Быстрые тонкие ручонки ловко обшаривали карманы. Ключи, деньги, платок – всё тащила Малышка. Один раз она даже утащила зеркальце. Забралась на самый верх и стала его разглядывать. Вертит во все стороны, смотрит, понять не может, куда же девается та, другая обезьянка, которую в зеркальце видно. И чего она только не делала, чтобы своё отражение поймать! За зеркало заглядывала, старалась руками схватить и даже пробовала укусить. Тут уж я испугалась: Малышка могла разбить стекло и порезаться. Хотела отнять зеркальце, да не тут-то было! Обезьянка бегала с ним по клетке и никак не хотела отдавать. Пришлось звать на помощь тётю Полю.

Тётя Поля ухаживала за обезьянами давно, и они её слушались. Она вошла в клетку и погрозила Малышке щёткой. Щётку Малышка боялась и сразу бросила зеркальце.

Наказанная жадность

Как и все обезьяны, Малышка была очень жадная. Меня она совсем перестала бояться, и когда я входила в клетку с кормом и давала не ей, она щипала мне руки. А щипалась Малышка очень больно, и у меня руки часто были в синяках. Она не боялась даже Гришку.

Гришка – это тоже обезьяна. Но он был вожак. На воле многие обезьяны живут стаями; из них самая большая и сильная обезьяна бывает вожаком. Она охраняет от опасности всю стаю, защищает её. Своего вожака обезьяны слушаются и боятся. Так и тут, в клетке, Гришку тоже слушались и боялись. Когда обезьян кормили, ни одна не смела раньше его взять корм. Все ждали, пока наестся Гришка. А Гришка неторопливо выбирал самое вкусное и, наевшись, медленно и важно взбирался на свою любимую полочку. Тогда, осторожно оглядываясь на него, слезали остальные обезьяны. Они торопливо совали себе за щёки всё, что попадало под руки, и спешили разбежаться по местам. Держал всех Гришка в страхе.

Он мог безнаказанно бить и кусать обезьян, но другим драться не позволял. Горе тому, кто попытался бы обидеть обезьяну из его стаи! Тут уж Гришка не разбирал, какой враг был перед ним, и первый бросался на защиту. Зато когда Гришке было холодно, он собирал обезьян в кучу, заставлял их себя греть или искать у него блох.

Одна Малышка не слушалась Гришку. Она никогда не искала у него блох, не грела его, как остальные обезьяны. Ловкая и быстрая, она вовремя успевала убежать от опасности или, чувствуя во мне защитника, таскала у него из-под самого носа корм. Набивала за щёки орехи, хватала яблоки и неуклюже ковыляла в сторону, чтобы поесть.

Долго терпел это Гришка. И вот однажды, когда Малышка, как всегда набрав корм, медленно взбиралась наверх, Гришка бросился на неё. От неожиданности у Малышки всё выпало из рук. Она взвизгнула, хотела бежать, но было поздно. Гришка крепко держал её за хвост, бил, кусал и царапал. Напрасно мы с тётей Полей кричали на него, грозили щёткой, напрасно цеплялась руками, ногами за

решётку и старалась вырваться Малышка – ничего не помогало. Гришка затащил её на самую верхушку клетки, всё отнял и даже вытащил тот кусок сахару, который она спрятала за щёку.

Так была наказана Малышка за свою жадность.

Резиновый товарищ

Кто-то бросил в клетку к обезьянам конфету. Конфета была крашеная, в бумажной обёртке. Малышка её съела и заболела. Целыми днями сидела Малышка на полочке, такая печальная: вся съёжилась, как будто замёрзла. Ввалились похудевшие бока, а всегда блестящая шёрстка стала тусклая, взъерошенная.

Теперь никто не прыгал ко мне на плечо, не щипал руки и не устраивал обыска. Позвали врача. Врач внимательно осмотрел больную и прописал ей касторку и грелку на живот.

Касторку пришлось давать силой. Малышка никак не хотела её принимать, а с грелкой получилось ещё хуже. Четыре раза пробовали привязывать ей грелку на живот, и четыре раза сбрасывала её Малышка.

Тогда пришлось действовать хитростью.

Малышку перевели в такую тесную клетку, что она едва могла в ней поместиться, а на пол положили резиновый пузырь с горячей водой. Ой, как испугалась его Малышка! Он лежал перед ней, такой незнакомый, такой страшный… От страха Малышка забилась в самый угол клетки и с ужасом в глазёнках следила за пузырём. Так, не

шевелясь, просидела она несколько часов. За это время мы несколько раз меняли воду, а Малышка всё боялась даже шевельнуться. Потом осторожно, не спуская глаз с пузыря, подошла ближе и тихонько тронула его рукой. Пузырь был приятно тёплый и не кусался. Тогда, осмелев, она прижалась

к нему всем своим маленьким, худеньким тельцем, крепко обняла руками и уснула.

С этого дня Малышка с пузырём не расставалась. Придерживая его рукой около живота, перебегала с ним с места на место и даже пыталась искать на нём блох. Блохи на пузыре, конечно, не водились, но искать их означает у обезьян самое большое расположение. А сколько трудов стоило отнять пузырь у Малышки, когда она поправилась! Обезьянка никак не хотела расставаться со своим резиновым другом. Она прижимала его к груди и так кричала, словно у неё отнимали детёныша.

Почти месяц прошёл после того, как Малышку вернули обратно к её подругам, но если проносили мимо клетки пузырь, она подбегала к решётке, вытягивала губки трубочкой и жалобно кричала.

Разоблачённая хитрость

Для отправки в другой зоопарк нужно было поймать обезьяну. Поезд отходил в этот же день вечером. Решено было отдать Малышку. Из всех обезьян она была самая ручная, и ловить её было легче, чем других. Но это только казалось, а на самом деле получилось совсем не так. Не успел зоотехник войти в клетку, как все обезьяны очутились наверху. Они хорошо знали зоотехника. Ему часто приходилось ловить обезьян, и они его прекрасно запомнили. Бывало, издали увидят и такой шум поднимут, что все сразу знают, кто идёт.

Увидев, что Малышку так просто не поймать, зоотехник решил взять её хитростью. Он надел тёти Полину кофту, юбку, покрыл голову платком и даже походку изменил, чтобы обезьяны его не узнали, и вошёл в клетку. Увидели его обезьяны – понять не могут: как будто на тётю Полю похож, а словно и не она. Крутятся вокруг, а подойти не решаются. Зоотехник кому грушу бросит, кому яблоко, а сам к Малышке подбирается. Яблоко ей протягивает.

Смотрю я на него, а у самой сердце замирает: «Поймает мою Малышку, обязательно поймает!» Только вижу – не поддаётся Малышка. К яблоку тянется, а сама так подозрительно на ноги зоотехника поглядывает. Смотрю я тоже и вижу – торчат из-под юбки большущие сапоги. Глядит на них Малышка.

Сапоги к ней шагнут ближе, а она от них отодвинется дальше. Отодвигается, а сама всё на сапоги смотрит. Смотрела, смотрела да вдруг как завизжит! В один миг все обезьяны очутились наверху. Потом Гришка-вожак крикнул «кра!», и все, как по команде, кинулись на зоотехника.

В одну минуту был сорван платок, разорваны юбка и новая кофта тёти Поли. Напрасно пытался защищаться и отмахиваться зоотехник. Сорок пар ловких обезьяньих рук хватали и рвали одежду, щипали лицо.

На шум прибежала тётя Поля и кинулась на помощь зоотехнику. Но отбить его от разъярённых обезьян оказалось делом нелёгким: они никак не хотели расставаться со своей жертвой.

С большим трудом, загораживая руками лицо и голову, весь оборванный и исцарапанный, выскочил наконец зоотехник из клетки.

А обезьяны ещё долго не могли успокоиться, волновались, делали в его сторону угрожающие движения, кричали.

Вот как была разоблачена хитрость зоотехника и осталась в Зоопарке Малышка.

Когда наступали тёплые, солнечные дни, обезьян переводили из зимнего помещения в большую, просторную вольеру.

Целыми днями бегали по ней и гонялись друг за другом обезьяны. Словно акробаты, прыгали они с трапеции на трапецию, ходили по туго натянутому канату, взбирались по гладкому шесту.

Одна Малышка не играла. Мы даже удивлялись: всегда такая весёлая, она сидела часами около решётки, смотрела на деревья, которые росли совсем рядом. Иногда ветер склонял какую-нибудь веточку чуть ближе, и тогда Малышка просовывала через решётку руку и старалась её достать. А потом опять сидела и часами смотрела на закрытую дверь. И вот однажды, когда тётя Поля чуть пошире открыла дверь, чтобы войти в клетку, Малышка ловко проскочила около служительницы и, прежде чем та успела вскрикнуть, очутилась на самой верхушке дерева. Напрасно её звала и манила самыми вкусными вещами тётя Поля. Напрасно плакала и просила слезть. Маленькая беглянка даже не повернула головы, а когда прибыла помощь в лице коменданта и его помощника, она ловко перепрыгнула с одного дерева на другое, перескочила через забор и быстро скрылась из виду.

Через несколько минут звонили по всем телефонам Зоопарка:

– Алло! У вас ушла обезьяна? Она на Пресне.

– Говорит милиция. Это ваша обезьяна скрылась в сторону Тишинской улицы?

Комендант Зоопарка не успевал класть трубку, как опять раздавались звонки: говорят с Георгиевской площади, с Больших Грузин, с Курбатовского… Одним словом, звонили со всех улиц, где пробегала Малышка.

Мы с тётей Полей бросились на поиски. Прибегаем к Курбатовскому переулку, смотрим – у дома стоит толпа, а Малышка по карнизу третьего этажа мечется.

Металась, металась да как прыгнет в открытое окно – только горшки с цветами посыпались.

Тут мы с тётей Полей скорей в этот дом кинулись. Бежим по лестнице, а навстречу из квартиры какая-то женщина выскочила. Сразу догадались мы, где наша Малышка. Вошли в комнату, а там перепуганная обезьяна из угла в угол мечется. Насилу её поймали.

Завернули мы Малышку в халат, чтоб по дороге она не удрала, и скорей в Зоопарк побежали.

В Зоопарке посадили Малышку в прежнюю клетку. Как обрадовались обезьяны, когда увидели беглянку! Окружили её, ласкали и что-то лопотали на своём обезьяньем языке, а Малышка сидела на полочке и ела самое большое яблоко, которым её угостила тётя Поля.

Фомка – белый медвежонок

Четвероногий пассажир

Попал Фомка в Москву не поездом, не пароходом, а прилетел на самолёте. Маршрут его: остров Котельный – Москва. Управлял этим самолётом знатный лётчик Илья Павлович Мазурук. Это ему, Илье Павловичу, преподнесли жители острова Котельный такой подарок, и экипаж самолёта решил взять его с собой в Москву.

Фомку – так звали медвежонка – поместили на самолёте в ящике. Ящик сколотили большой, крепкий, затянули одну сторону сеткой. Сначала Фомка сидел в нём очень спокойно. Но не успел самолёт оторваться от земли, как Фомка вцепился в сетку, стал рвать её зубами, лапами и поднял такой крик, что даже шум мотора не мог его заглушить.

Напрасно пробовали успокоить крикуна. Напрасно совали ему в клетку тюленье мясо, рыбий жир и другие медвежьи лакомства. Медвежонок охрип от крика, но по-прежнему продолжал орать. Тогда решили его выпустить и открыли клетку.

Осторожно, как будто кругом его поджидала опасность, вышел из неё Фомка. Насторожённо оглядываясь по сторонам, обошёл он кабину, всё обнюхал, всё осмотрел, потом влез на широкое кожаное кресло и с любопытством стал смотреть в окно. Кожаное кресло стало его любимым местом. На нём Фомка спал, ел и проводил почти всё время. На остановках его выпускали погулять. Фомка уже понимал, когда приземляется самолёт, соскакивал с кресла и занимал место около двери. А как он спешил выскочить, когда открывали её! Кубарем скатывался он с крутой лесенки на землю, и вот тут-то начинались его игры. Фомка без удержу катался по траве, переворачивался на спину, на живот или ловил свою заднюю лапу, обхватывал её и боролся сам с собой.

Он возился с таким азартом, что даже не замечал собравшихся вокруг людей. Но как бы он ни был занят, как бы ни был увлечён игрой, стоило кому-нибудь крикнуть: «На самолёт!» – или зашуметь пропеллеру, как Фомка моментально прекращал игру и во всю свою медвежью прыть мчался к самолёту.

Наступило лето. Яблоки на деревьях были ещё совсем зелёные. А вот клубника уже начала поспевать. То там, то здесь виднелись на грядах порозовевшие ягоды, и Марина каждый день ходила их смотреть. Уж очень ей не терпелось скорей полакомиться вкусной клубникой.

Первыми созрели те ягоды, которые росли на самом припёке.

Они аппетитно краснели среди зелёных листьев и казались особенно вкусными.

Марина хотела их сорвать, но я уговорила подождать до утра: пусть ещё дозреют.

Утром Марина встала пораньше, взяла корзинку и отправилась в сад.

Подошла к грядам и вдруг с удивлением остановилась: все зрелые ягоды были кем-то объедены. От обиды Марина чуть не расплакалась.

— Нечего из-за пустяков расстраиваться, — стала утешать я внучку. — Завтра другие поспеют, вот и соберёшь!

На другой день Марина встала ещё раньше, а ягоды опять объедены. Так и повелось.

Пока клубника розовая, никто её не трогает, а как созреет — вся в дырочках, будто её клевал кто, но кто, мы никак не могли догадаться. Сначала думали, что это проделки Воробьёв. Чтобы их отпугнуть, поставили на гряды чучело.

Туловище ему сделали из старого пиджака, а вместо головы нахлобучили кепку. Ну совсем будто живой человек стоит, а для пущего страха к рукавам пиджака подвесили тряпки. Они от ветра шевелились, и воробьи даже близко к грядам не подлетали, а клубника всё равно объедена.

Стали следить и скоро настоящих воров обнаружили. Ими оказались совсем не воробьи, а слизняки.

Лето было дождливое, сырое, и слизняков развелось очень много. Пробовали мы их собирать, но они появлялись на грядах ночью, и в темноте их никак не разглядишь.

Так бы, наверное, и остались без ягод, если бы не объявился у нас вскоре помощник. А помощником этим оказалась самая обыкновенная серая жаба.

Появилась она в нашем саду незванно, негаданно. Пошли мы с Мариной за водой, открыли калитку, смотрим — жаба.

Она сидела около самого порога калитки и так близко, что Марина едва на неё не наступила. А жаба даже не посторонилась, глаза выпучила и дороги не уступает. Марина испугалась, уж очень жаба показалась ей страшной. Спряталась она за меня и говорит:

— Фу, какая противная! Не пускай её в сад, бабушка.

— Почему не пускать? — спросила я. — Жаба не виновата, что с виду такая некрасивая. Зато она полезная. Пусть заходит, ведь она не только гусеницами, она и слизняками питается, вот и будет их собирать. — С этими словами я открыла шире калитку и отошла в сторону.

Жаба словно поняла приглашение. Она не торопясь перелезла через низкий порожек и неуклюже заковыляла в сторону нашего дома. Там под крыльцом она и поселилась.

Марина первое время жабу боялась. Ещё бы, она была такая некрасивая! Глаза выпученные, кожа вся в бугорках, будто в бородавках. А вдруг дотронешься до неё, и у самой бородавки вырастут! Но когда я узнала о Марининых опасениях, то только рассмеялась: ведь это всё выдумки, от жаб никаких бородавок не бывает.

В доказательство я поймала жабу и долго держала в руках. Бородавки у меня не выросли, но Марина всё равно боялась её трогать.

Как я и ожидала, жаба оказалась отличной помощницей. Теперь нам уже не приходилось мучиться и собирать слизняков. Жаба отлично справлялась с ними и без нашей помощи.

Она охотилась за слизняками так старательно, что уже через несколько дней Марина начала собирать вкусные, наливные ягоды.

На свою работу жаба выходила всегда под вечер. Едва начинало смеркаться, как она вылезала из-под крыльца. Некоторое время бродила возле дома, а потом отправлялась за добычей в сад или в огород. К такому распорядку нашей помощницы мы уже привыкли и вечерами всегда глядели под ноги. Ведь жаба совсем нас не боялась. Она знала, что её здесь никто не обидит, смело сидела на дорожке и даже не сторонилась, если рядом проходил человек. Поэтому, когда темнело, мы были особенно внимательны, чтобы случайно на неё не наступить.

И всё же такая беда случилась. Однажды к нам на дачу приехали знакомые. Мы забыли их предупредить, кто-то из гостей вышел вечером в сад и нечаянно придавил нашей жабе лапку.

С большим трудом добралась она до крыльца, здесь её утром и увидела Марина.

Забыв, что боялась трогать её скользкую бородавочную кожу, Марина схватила жабу на руки, прижала к себе и, называя «красивой, милой и дорогой жабочкой», побежала ко мне.

Мы тут же осмотрели больную лапку. Ссадин на ней не было, но сама лапка была как-то вывернута, и пришлось её забинтовать. Всё это время жаба спокойно сидела на руках у Марины, будто понимая, что мы хотим ей помочь. Потом мы отгородили на террасе угол и пустили туда жабу: пусть поживёт пока здесь, ведь не могла она с больной лапой добывать себе еду.

Хромка, как мы стали называть жабу, отнеслась к своему плену спокойно. Она даже не пыталась перелезть через доски, которыми её отгородили. Зато теперь мы могли сами убедиться, как много она ела.

Мы только и делали, что целые дни добывали для нашей больной то гусениц, то слизняков... Да, досталось нам это время! Ещё хорошо, что наша больная скоро поправилась.

Правда, лапка у Хромки так и осталась немного кривая, но она уже на неё довольно хорошо наступала.

Когда мы Хромку выпустили, она, вместо того чтобы идти за добычей на огород, в первый же вечер заявилась к нам в дом. Видно, за время болезни она успела привыкнуть получать еду из рук, и это ей понравилось больше, чем добывать пищу самостоятельно. Больная лапка ей очень мешала взбираться по крутым ступенькам террасы. Этот путь она проделывала с большим трудом, но всё-таки приходила. Марина каждый раз угощала её большой, жирной гусеницей. Хромка брала угощение прямо из рук Марины и только после этого отправлялась в сад на охоту.

Мы уже привыкли к таким каждодневным посещениям, но вот однажды Хромка не пришла. Сначала мы её ждали; когда же прошло несколько дней, а она всё не появлялась, пошли её искать. Вместе с Мариной обыскали весь сад. Оторвали доски ступенек и лазали под крыльцо, разобрали поленницу дров, а Хромку так и не нашли. Марина проливала горькие слёзы, я ей предлагала взять другую жабу, но она даже не хотела слушать, и я не знала, чем ей помочь.

Прошла неделя. Мы уже потеряли надежду увидеть Хромку, когда неожиданно она нашлась. Нашли мы её в большой глубокой яме около нашего сада.

Эту яму вырыли недавно, для электрического столба, вот в неё-то и попала наша Хромка. Выбраться из глубокой ямы, да ещё с больной лапкой, она не смогла. К тому же в эти дни прошёл сильный дождь, и в яму натекло много воды. Бедняга сидела на маленьком выступе, еле уцепившись за него лапками, и тоненько, жалобно кричала. Вот этот писк мы и услышали. Думали, что в яму попал котёнок, поспешили к нему на помощь, а это оказалась Хромка. Мы её сразу узнали по кривой лапке. Я хотела достать беднягу, но никак не могла дотянуться до неё рукой. Тогда Марина побежала домой и мигом вернулась с сачком, которым она ловила бабочек.

Я осторожно подцепила им Хромку, вытащила и понесла домой.

Наверное, Хромка была очень измучена. Во всяком случае, когда Марина принесла ей гусениц, она не стала их есть и сразу заковыляла на своё место под крыльцо. Целых два дня отдыхала Хромка, а потом опять, как и раньше, с наступлением сумерек отправлялась в сад, в огород и наведывалась к нам в гости, неуклюже взбираясь по ступенькам.

Она навещала нас каждый вечер, до самой осени, а осенью, когда настало время холодных ночей и всем жабам пришла пора ложиться в зимнюю спячку, наша Хромка опять пропала.

Однако на этот раз мы её не искали. Мы знали, что Хромка тоже ушла в своё убежище под крыльцом и уснула до тёплых весенних дней.

Первое знакомство

С самого утра не ладилось дело. Скисло молоко, не привезли вовремя мяса. Голодный молодняк пищал на разные голоса, а тут ещё принесли лосёнка. До этого я выкармливала волчат, лисят, выдр и многих других зверей, но лосят мне не приходилось выкармливать, и я теперь не знала, что с лосёнком делать. Был он такой маленький, жёлтенький, похожий на телёночка, с большими, как у осла, ушами, с вытянутой мордой и совсем-совсем незнакомый. Поместила я его в загон.

Загон был большой, удобный, с маленьким домиком, где лосёнок мог укрыться от дождя. Первое моё с ним знакомство было не из удачных. Как только я вошла, малыш насторожил большие чуткие уши и отбежал. Я его звала, манила молоком, а лосёнок от меня бегал и никак не хотел подходить. Пришлось отложить знакомство до следующего раза.

На другой день, сильно проголодавшись за ночь, мой новый питомец оказался сговорчивей. Запах тёплого молока, шедший из бутылки, раздражал аппетит. Лосёнок вертелся около меня, жалобно пищал, взять же соску сначала не решался. Тогда я села на корточки, вытянула руку с бутылкой и сидела тихонько, не шевелясь. Обычно это очень помогает: человек становится как будто меньше, и зверь подходит смелей. Подошёл и лосёнок. Подошёл осторожно, ступая на самые кончики копытцев, смешно вытягивая шею. Понюхал соску, лизнул и вдруг, забрав почти всё горлышко бутылки в рот, вкусно зачмокал. В бутылке забулькали пузырьки, я давно встала, а лосёнок всё пил и пил.

В следующую кормёжку он подошёл смелей. Дал погладить кончик своей мордашки, а к концу дня подбегал уже сам.

Друзья

Вообще Лоська - так называла я малыша - привык ко мне очень скоро. Уже через несколько дней ходил за мной, как за матерью, а оставшись один, скучал, бродил из угла в угол, протяжно кричал и всё смотрел в ту сторону, откуда я обычно появлялась. Зрение у Лоськи было плохое. Если я надевала незнакомое ему платье, он долго приглядывался и принюхивался, прежде чем меня узнавал. Зато чутьё и слух у него были хорошие. Стоило ему издали услышать мой голос, как он бросался навстречу, ласкался. Ласкался Лоська очень трогательно: клал на плечо мне голову и нежно пощипывал губами щёку. В такие минуты я любила его, как ни одно животное.

Не было дня, чтобы я пришла к своему любимцу без гостинцев. Делилась с ним завтраком и обедом. Чего он только не ел! Конфеты, сахар, пирожки и даже бутерброды. Одним словом, всё, что получал из моих рук.

Помню, один раз он заболел и никак не хотел принимать лекарство. Лекарство закатывали в хлебном шарике, разбавляли молоком, но чутьё у лося хорошее, и обмануть его не удавалось. Тогда дать лекарство взялась я.

Не прятала его, не старалась даже отбить запах - просто вылила его на хлеб и стала упрашивать Лоську съесть. Долго не соглашался Лоська. Нюхал, фыркал, отворачивался. Несколько раз брал в рот, выбрасывал. И всё-таки съел. А из чужих рук не брал даже корма. Возможно, потому, что я готовила ему всегда сама. Выбирала еду по его лосиному вкусу. Знал же его вкус не всякий. Маленьким он очень любил морковку, сухари; когда же подрос, то стал есть овёс, отруби, хлеб. Сена не трогал совсем, а ел ветки осины или дуба. К концу зимы их обычно не хватало, но для Лоськи они были всегда в запасе.

Наказанный лакомка

Лоська был большой лакомка. Бывало, положим ему корм, а он возьмёт и выберет самое вкусное, остальное выбросит на землю. Сколько я с ним из-за этого ссорилась! Разве можно быть таким разборчивым! Никто же не виноват, что жёлуди горькие, зато они питательны.

И вот в наказание я не брала его на прогулку. А на прогулки Лоська всегда стремился. Он готов был съесть всё самое невкусное и горькое, лишь бы погулять. Гуляли мы с ним рано утром, когда не было ещё публики. Ходили по всему Зоопарку, заходили в помещения за продуктами, в хозяйственную часть и даже в буфет. У Лоськи были свои любимые места, а некоторых мест он боялся и обходил. Обычно это с чем-нибудь связывалось. Например, в львятнике его напугали звери. Попал туда Лоська случайно. Увидел открытую дверь и вошёл. Сколько переполоху, шуму наделал он своим появлением! Бросились на решётку леопарды, рыча, метались львы, а самый злой тигр, Раджи, притаился и выжидал момент, чтобы прыгнуть.

Бедный Лоська! Он так перепугался, что даже бросился не в те двери, в которые вошёл. Вернула его я. Он прижался ко мне и часто, мелко дрожал.

После этого Лоська хорошо запомнил львятник и, когда мы проходили мимо, пугливо прижимал уши и косил глаза. Зато уж буфет Лоська никогда не пропускал! Он хорошо знал, что его там ждёт. Важно шагая между столиками, подходил он к прилавку. Продавщица уже знала Лоську. Отпускала за мой счёт лакомства, прибавляла ещё что-нибудь от себя, и Лоська не торопясь уходил.

И всё-таки самым любимым местом его прогулок была дорожка вокруг большого пруда Зоопарка. Там было так хорошо побегать, порезвиться, а самое главное - полакомиться ветками ивы! Ах, как любил их Лоська! Больше морковки, сухарей и даже сахара.

Лоська так увлекался, что, всегда послушный, не сразу шёл на зов. Ведь недаром считался он лакомкой. Сначала я не обращала на это внимания. Когда же это стало повторяться слишком часто, решила проучить непослушного, воспользовавшись первой же прогулкой вокруг пруда. Лоська занялся ветками, а я тихонько, чтобы он не заметил, отошла в сторону и спряталась в кусты. «Ну, - думаю, - теперь поищешь, будешь знать, как не слушаться!» Сижу и жду, что будет дальше.

Моё отсутствие Лоська заметил не сразу. Но как испугался он, когда увидел, что остался один! С криком, каким лосята призывают мать, ринулся он вперёд. Казалось, ничто не может остановить его бешеный бег. Я страшно испугалась. Вдруг Лоська споткнётся, упадёт, сломает ногу!

Лоська, Лоська! - закричала я, выскакивая из засады.

В роли заступника

Уже с лета я стала запасать для Лоськи на зиму сухие веники с листьями. Выбирала со склада самые лучшие и прятала в Лоськин домик. Лоська так вырос, что с трудом в нём помещался. К осени он стал серым, а длинные ноги побелели.

К посторонним Лоська относился недоверчиво и даже не позволял себя трогать. Зато я могла с ним делать что угодно. И когда однажды он напорол на гвоздь ногу, то, кроме меня, никто не мог промыть ему рану. А как осторожно ложился он около меня в своём тесном домике, если я оставалась посидеть! Прежде чем ступить, долго нащупывал ногой свободное место, весь дрожа от неудобной позы и напряжения.

Ещё маленьким лосёнком пытался он меня защищать. Прижимал уши, смешно косил глаза и сердито топал тонкими ножками. Мне это так нравилось, что я просила сотрудников закричать или замахнуться на меня. Сначала его все дразнили охотно, но когда из рыжего маленького телёночка Лоська стал полувзрослым серым лосем, охотников находилось всё меньше и меньше. А кончилось тем, что при нём ко мне боялись подойти. И не зря...

Однажды, гуляя с Лоськой по Зоопарку, я встретила сторожа. Сторож был новый, только недавно поступил. Он не знал, что Лоське разрешают рвать ветки, и стал ругаться, что я позволяю ему портить деревья. Несколько раз я старалась ему объяснить, что Лоське можно, но он так кричал, что даже ничего не слышал. Когда Лоська услыхал крик, он перестал есть и внимательно разглядывал махавшего руками сторожа, потом прижал уши и, высоко поднимая передние ноги, медленно пошёл на него. Лоська был очень страшен. Даже я испугалась его в этот момент. Глаза налились кровью, и вся шерсть поднялась дыбом, отчего он казался непривычно большим. Испугался и сторож.

Недалеко от того места, где мы стояли, было помещение обезьянника. Сторож бросился туда и едва успел захлопнуть дверь, как Лоська поднялся на дыбы и два острых копыта оставили на двери глубокий след. Неудивительно, что после этого его стали бояться ещё больше.

Ревность

Лоська был очень ревнивым. Если я ласкала при нём какое-нибудь животное, он злился и старался его ударить копытами.

В Зоопарке у меня было много четвероногих друзей. Когда я гуляла с Лоськой, то заходила иногда поласкать их. Заходила к своему ручному волку. После истории в львятнике Лоська боялся зверей, но ревность брала верх. Он бросался к клетке, становился на дыбы и бил передними ногами по решётке. И вот с одной стороны волк, а с другой - лось старались достать друг друга.

Осенью привезли в Зоопарк ещё одного лосёнка. Звали его Васькой. Васька был ручной, и, чтобы ему не было скучно, его поместили вместе с Лоськой.

Но ни в первый, ни в следующий день они не познакомились. Ели из разных кормушек, ходили в разных частях загона. Можно было подумать, что лосята чего-то не поделили, так строго держались они каждый своей стороны. Всё это делал Лоська, и всё потому, что я больше занималась Васькой. Раньше я ласкала одного Лоську, и теперь, с появлением соперника, он заметно злился.

Несколько раз Васька пытался завязать с ним знакомство - подходил ближе, дружелюбно тянулся к нему мордой, но Лоська упорно сторонился, и с каждым днём назревала вражда.

Однажды я вошла в загон. Васька побежал за мной и незаметно для себя переступил через ту невидимую границу, которая делила их загон.

Словно ураган, налетел на него Лоська. Сшиб с ног, стал бить копытами. Оглушённый Васька лежал на земле. Напрасно я пыталась его защитить: ни крики, ни удары подоспевшего ко мне на помощь сторожа не помогали. Лоська так остервенел, что не замечал их. Наконец с большим трудом Ваське удалось подняться. Преследуемый Лоськой, он бросился бежать. Бедняга так растерялся, что даже не пробовал защищаться, только пытался уклониться от ударов и жалобно кричал.

От этих криков или от того, что надоело, но, загнав Ваську в домик, Лоська оставил его в покое.

После этого он держал его в постоянном страхе. Занял обе кормушки и весь загон, давал есть урывками и часто бил. В плохую погоду выгонял из домика, в хорошую - загонял туда.

Бедный Васька! Укрощённый Лоськой, он больше не сопротивлялся, подчинялся во всём, и всё-таки ему попадало, особенно если он подходил ко мне. У Васьки даже образовалась привычка при виде меня убегать.

К осени Лоська сильно вырос. Он стал такой большой, что легко перескакивал через изгородь загона, и его перевели в другой.

На новом месте было куда лучше. Много зелени, травы, много места для игр и движений. Хуже только потому, что загон находился на другом конце парка и я реже туда ходила. Лоське это не нравилось. Он привык видеть меня целые дни и теперь заметно скучал.

Зато сколько было радости, когда я приходила! Лоська ходил за мной по пятам, тёрся о меня мордой и, как прежде, ласково щипал губами лицо. Иногда начинал играть. Находил «врага» - щепочку, комочек земли или ветку, - бросался на него, бил ногами, топтал или вдруг скользящим, размашистым шагом убегал и долго носился по загону. Делал это Лоська обычно утром, очень рано, когда не было публики и никто ему не мешал. Остальную часть дня он лежал или гулял по загону.

Конец

Так прошла осень, наступила зима. Зимой у меня заболел сынишка. Я ушла с работы и сидела дома. Лоська заскучал. Всё время ходил по загону и кричал. Через несколько дней мне позвонили по телефону и сказали, что Лоська болен и не ест.

Я пошла в Зоопарк. По шагам, по скрипу снега Лоська сразу узнал меня. Вскочил, бросился навстречу, потом к кормушке - и долго и жадно ел. Ушла я потихоньку, прячась, чтобы Лоська не увидел. Обернувшись в последний раз, я видела, как метнулся он к изгороди, и долго ещё слышала его протяжный крик.

Начались мои мучения. Дома - больной ребёнок, а в Зоопарке больной Лоська продолжал отказываться от пищи. Ел только тогда, когда приходила я. Сначала кидался ко мне, потом к кормушке. Ходил Лоська всегда в той части загона, откуда видел меня последний раз. Глубокая яма на снегу показывала, что он там же и спал, а ровный снег кругом и притоптанная дорожка говорили о том, что он никуда не ходил. Не ходил он и к кормушке. Снег около неё был свежий, нетронутый.

Лоська голодал, не помогали и лекарства. Бока у него впали, гладкая шерсть взъерошилась, и можно было пересчитать все кости.

С каждым днём ему становилось всё хуже и хуже. Место его лёжки от тяжести тела углубилось, а дорожка следов уменьшилась.

И вот настал день, когда Лоська поднялся с трудом, пошатываясь на ослабевших ногах. Ноги вязли в глубоком снегу; он тяжело их поднимал, и когда ставил, было видно, как они дрожат. К кормушке Лоська уже не подошёл. После долгих уговоров съел несколько сухариков, помял и выбросил конфету, потрогал губами мою щёку и опять лёг.

Всю эту ночь я не спала. Перед глазами стоял Лоська - то весёлый, здоровый, то такой, каким я его видела последний раз.

Встала я очень рано. Не находила себе места, всё валилось у меня из рук. Было тяжело и тоскливо. Утром я поехала в Зоопарк.

Лоськи в Зоопарке не было. Никто меня не встретил, никто не поднялся навстречу.

Снег запорошил следы, и только там, где всегда лежал Лоська, ещё виднелось углубление.

После смерти Лоськи прошли годы. Много разных зверят было у меня за это время, но до сих пор я не могу забыть маленького, жёлтенького телёночка, которого звали Лоськой.

Вера Чаплина

Забавные животные

Предисловие

Наверное, очень немногие люди могут сказать о себе что-то подобное. А Вера Васильевна сказала это с полным правом, потому что почти всю жизнь – с шестнадцати лет – работала в Московском зоопарке. А в Зоопарке – так уж получалось – ей постоянно приходилось иметь дело со зверёнышами, которые либо осиротели, либо матери почему-то отказались их кормить. И наверное, многие из них погибли бы, если б не добрые руки и неиссякаемое терпение, а главное – если бы не огромная любовь к животным Веры Васильевны Чаплиной.

Конечно, она не только выкармливала соской детёнышей и заботилась о них – она наблюдала за животными, вела научную работу, стремилась к тому, чтоб звери не особенно чувствовали, что они в неволе. Постоянно наблюдая за малышами, Вера Васильевна предложила организовать площадку молодняка – поместить в одну большую вольеру лисят и львят, волчат и ягнят, медвежат и козлят. Многие сомневались, уживутся ли друг с другом такие разные звери. Но Вера Васильевна была уверена: уживутся, ведь они ещё не звери, а зверята, все они весёлые и добрые, игривые и доверчивые, как и всякие детёныши. И вот в Московском зоопарке появилась такая площадка. Сколько интересного материала для изучения дал этот эксперимент зоологам! Сколько радости и весёлых минут доставила эта «площадка» посетителям Зоопарка! Но ребята, видевшие, как играют, бегают, гоняются друг за другом зверята, не знали, что не все они сразу начали дружить, да и потом были всякие непредвиденные случаи.

Вера Васильевна замечала в поведении животных всё, до мельчайших подробностей. А потом решила рассказать ребятам о том, что происходит на площадке молодняка. Так появилась первая её книга «Малыши с зелёной площадки». Из неё ребята узнали, что каждый зверёныш, так же как и всякий взрослый зверь, имеет свой характер и свой нрав, что зверя можно воспитать и злым и добрым.

Потом Вера Васильевна написала книги «Мои воспитанники» и «Четвероногие друзья». Ребята познакомились с львицей Кинули, выросшей не в клетке, а в городской квартире, с лосёнком Лоськой, выкормленным соской, с умным слоном Шанго, с обезьянкой Малышкой, с лисёнком Куцым, с выдрой Наей, с собакой, воспитанной волчицей, и со многими другими животными. Ребята узнали и о тех людях, которые работают в Зоопарке – ухаживают за животными, лечат, изучают и кормят их.

Немало книг написала за свою жизнь Вера Васильевна Чаплина: «Кинули», «Питомцы зоопарка», «Друг чабана», «Медвежонок Фомка», «Случайные встречи» и другие. Книги эти многократно переиздавались, переводились на разные языки и в нашей стране, и за её пределами, и ребята во многих странах полюбили их, полюбили не только потому, что книги Веры Васильевны интересные, но ещё и потому, что они написаны очень добрым человеком, человеком, любящим животных и считающим главным делом своей жизни – воспитание доброты. А доброта, одно из самых важных и нужных качеств человеческого характера, начинается с малого – с доброго отношения к котёнку или щенку, птенцу или лягушонку.

По-настоящему добрый человек всегда смелее злого, он и в жизни счастливее человека недоброго, и радостей в жизни у него больше. И встреча с хорошей книгой, написанной добрым человеком, – это тоже большая радость.

И вот такую книгу – интересную и умную, которая поможет тебе многое понять, которая заставит тебя задуматься, а возможно, и на кое-что взглянуть иными глазами, – ты сейчас держишь в руках.

Юрий Дмитриев

Обращение к читателям

Дорогие ребята!

Всю жизнь я очень любила животных, и сколько себя помню, всегда у меня воспитывались какие-нибудь птенцы, щенята, зайчата…

Мне нравилось, когда меня дома встречали раскрытые рты галчат, сорок, когда серенькие желторотые воробышки не улетали от протянутой руки, а зайчата смело прыгали ко мне на колени.

С шестнадцати лет я поступила в кружок юных биологов Зоопарка. Руководил этим кружком известный натуралист и большой любитель природы Пётр Александрович Мантейфель. Он учил нас любить животных, беречь и изучать природу… Кружок наш был небольшой и очень дружный. Мы помогали служителям убирать клетки, кормить зверей и птиц, научным сотрудникам – наблюдать животных, записывали в дневники их поведение, взвешивали звериных малышей и следили за их ростом…

Помню, сколько нового и интересного узнала я в Зоопарке: какими рождаются барсучата, соболята, дикобразы, как растёт весь этот молодняк, как изменяются повадки животных… И каких только у меня не было звериных малышей, начиная от маленького, чуть больше напёрстка, бельчонка и кончая львятами, росомахами!

А как обрадовалась я, когда в 1933 году меня назначили заведующей молодняком Зоопарка! Вот тогда мне пришла мысль устроить в Зоопарке специальную площадку, где можно было бы не только воспитать здоровый и крепкий молодняк, но и сделать так, чтобы разные животные мирно уживались друг с другом.

У меня осталось много приятных и дорогих воспоминаний о тех звериных малышах, которым я отдала много тепла, любви и заботы. И мне, ребята, очень хочется, чтобы и вы познакомились с моими воспитанниками и полюбили их.

В. Чаплина

Мои питомцы

Самая смышлёная

Долгое время я работала в Зоопарке со львами, тиграми, но случилось так, что меня перевели работать в обезьянник.

Очень не хотелось мне там оставаться. Обезьян я совсем не знала и не любила. Стою перед клеткой с обезьянами-резусами; их там целая стая – штук сорок – бегает. Смотрю и думаю: «Как же я их различать буду? Уж очень они друг на друга похожи. Одинаковые глаза, мордочки, руки, и даже роста как будто одного». Но это мне только вначале так казалось, а как пригляделась к ним – вижу, что хоть и одной они породы, а друг на друга не похожи. У того, которого звали Вовкой, голова гладкая, словно причёсанная, не то что у Бобрика. У Бобрика вихры во все стороны торчат, ну совсем как у Стёпки-растрёпки.

Но больше всех отличалась Малышка. Из всех обезьян она была самая маленькая, оттого её так и прозвали. Мордочка у Малышки остренькая, а сама она ловкая, шустрая. Как войду я в клетку, все обезьяны разбегутся, а Малышка чуть-чуть отойдёт в сторону и поглядывает на моё решето, в котором я приносила фрукты.